толерантное отношение к моей проблеме.
Немного отдышавшись после бесплодного онанизма и вытерев взмокшие ладони о полуспущенные штаны, я решил на все наплевать. Разве я не сын своего непутевого отца — будь что будет...
Я знал, где мать хранит искусственную смазку, которую использует, когда спит со своим любовником. Осторожно выйдя из комнаты, я прошел мимо спящей в той же позе матери, и вышел в полутемный коридор. Из шкафа достал коробку с лекарствами и вынул баллончик со смазкой. Никогда не забуду, как у меня тряслись руки, цепко сжимавшие баллончик. До меня доносилось тихое сонное посапывание мамы. Я снова был двенадцатилетним шкетом, который тайно, пока никого нет дома, достает из бельевого шкафа спрятанную кассету с порнухой и вставляет ее в раздолбанный корейский видеоплеер. Для психики не существует времени и расстояний — пятнадцати лет и тысяч километров не стало в один миг.
Я потел и трясся, думая, что от волнения спадет уже слишком долгая эрекция. Но где там! Член мой как-будто зажил собственной жизнью. Гордо торчал вверх, как боевой слоновий бивень, и не собирался смягчаться под ударами судьбы. В награду за это я обильно смазал его искусственным увлажнителем. Пару раз я таким уже пользовался, но отказался из-за его излишней эффективности. Так смазывает, что вся чувствительность пропадает, будто кусок масла сношаешь. Но именно эти его качества мне сейчас и были необходимы. Я спрятал баночку и коробку в шкаф и осторожно вернулся в мамину комнату.
Диван был расположен почти у самой двери. Я встал на колени и скорчился, уперев взгляд в пол. Сопение матери было все таким же спокойным и размеренным. Если проснется и спросит, скажу, что уронил иголку. Некоторое время ничего не происходило, я все также трясся, опустив глаза долу. Потом мама заворочалась, и диван пару раз жалобно вздохнул. Сейчас встанет, не дай бог заметит эрекцию... У меня потемнело в глазах от накрывшей разум волны детского страха перед мамой. Но вот на диване все затихло, и я решился поднять взгляд.
Одеяло было окончательно отвергнуто: осень была теплая, а коммунальщики топили безбожно.
Мама лежала теперь на спине, слегка разведя в стороны вытянутые ноги. Ее начищенные пемзой пятки смотрели прямо на меня и, казалось, чего-то ждали. За нижним обрезом розовой ночнушки, между толстых маминых ляжек я мог видеть в узкую щелку ее кружевные кремовые трусики из какой-то полупрозрачной ткани. Сейчас все женщины такие носят — от тинейджерок и до бабуль. Что-то там темнело за полупрозрачной тканью, что-то, чего я очень желал.
Моя мать не была красавицей. Кареглазая брюнетка, вполне миловидная на лицо женщина из средней полосы России. Тело вовсе не как у топ-модели, скорее, если сверху вниз, — 100—80—130.
Большая попа и бедра, выносившие и родившие двух детей, расплывшаяся с годами талия, и довольно полная, но потерявшая форму грудь. Не думаю, что на нее как-то особенно бросались мужики, но она была моей мамой, и я хотел бы ее несмотря ни на что.
Никакого плана у меня не было, а член стоял и требовал действий. Ментоловая смазка холодила его и раздражала залупившуюся головку. Я уже смотрел на спящую маму открыто, схватившись за спинку дивана и выпучив глаза. Ее трусы, как всегда в таких случаях были главным препятствием. Так ничего и не придумав, я положился на фортуну, стянул штаны и трусы, внутренне подобрался и решил считать до десяти.
Сердце стучало бешено. А потом... Обманув себя, я бросился на маму, досчитав только до восьми.
Взобрался на диван и быстро — чистая интуиция — задрал подол ночнушки маме на голову. Потом резко поднял вверх ее тяжелые ноги и, схватившись за задник, стянул с нее трусы до колен. Мать барахталась, возмущенно рычала и, видимо, никак не могла понять, что происходит. Ее руки оказались скованы собравшейся в складки ночнушкой, а ноги стянуты в коленях
