до исступления, когда ее мучительница вдруг отняла одну руку от истерзанной груди женщины и стала сильно шлепать по королевской промежности, попадая то по набухшему бутону, размером с крупную горошину, то по мокрым половым губкам Элеоноры. Эффект был незамедлительным — с громким животным криком королева начала кончать. Ее стоны мог услышать весь замок, если бы не хорошая звукоизоляция помещения да шум продолжающегося пира в соседнем зале. Не находя выхода из каменных стен комнаты, королевский крик устремился на свободу через открытую террасу, огласив собой близлежащие земли радиусом в милю вокруг. Чайка, пролетавшая в полу миле от берега, с испугу выронила законную добычу, и здоровенная рыбина с громким плеском исчезла в темных волнах Мерлэндского залива. Раздосадованная птица укоризненно посмотрела в сторону замка, откуда ветер продолжал доносить нечеловеческие крики, и что-то проворчала себе под клюв.
Между тем чудовищной силы оргазмы продолжали сотрясать королевское тело. Сколько их было, она не смогла сосчитать, но явно больше трех, а может трех десятков. Но, несмотря ни на что, сильнейшее за всю прожитую Элеонорой жизнь возбуждение почти не проходило. Эльфийка, словно понимая это, достала из-под полы своего плаща пульсирующий металлический стержень в локоть длиной с крупным утолщением на одном конце, который источал нежный розовый цвет, и поднесла его к раздвинутым ногам королевы. Для Элеоноры вся вселенная сузилась до рамок этого странного предмета. Его пульсация заставляла сокращаться мышцы влагалища в такт исходящим от него волнам. Пульсировал не только он. Элеоноре казалось, что вместе с ним пульсирует весь замок, а так же воздух вокруг нее. Пульсация жезла подчинила себе приливы и отливы крови к клитору, вызывая неимоверный экстаз. Чем ближе он находился к телу женщины, тем сильнее она всем телом ощущала его пульсацию. Даже кончики ее длинных волос, казалось, танцуют под этот мерный глубинный ритм. Дикая пустота внутри требовала немедленного заполнения и неважно чем. Таз женщины потянулся к жезлу, стремясь насадить на него изнывающее от страсти тело.
— Не так, Элли, — раздался нежный голос, и острые зубки зажали мочку ее уха. — Ты уже всем доказала какая из тебя правительница. Лучше смирись с собой, ибо ты всего лишь распутная похотливая рабыня, а никакая не королева! — нашептывала в ушко эльфийка, продолжая посасывать и покусывать ее мочку. — Лучше становись на колени, руки и голову прислони к полу, ноги раздвинь пошире! — в последней фразе явно доминировал приказной тон. — Вот теперь ты заняла свое истинное положение — на четвереньках у ног своей повелительницы! — сказала посланница, когда королева, не задумываясь, выполнила ее приказ. Колокольчики ее божественного голоса звенели металлом:
— Отныне ты достойна лишь того, чтобы ползать передо мной на животе, и, если я иногда позволю — лизать подошвы моих ступней.
Стоя на коленях абсолютно голой, доступной и покорной, перед своей госпожой, только так теперь Элеонора приказала себе называть эльфийку, королева полностью согласилась с тем, что говорила незнакомка. Осознание того, что она больше не королева, а бесправная рабыня, причем ставшая таковой по собственному желанию, бичом стыда ударило по и так страдавшей душе женщины. Щеки Элеоноры стали пунцовыми, из глаз потекли слезы. Но чем сильнее было чувства стыда, тем большее возбуждение росло внутри нее, сметая лавиной похоти последние остатки самоуважения. Теперь Элеоноре нравилось кем, точнее, чем она стала. Теперь она не имеет права голоса, одежда ей уже никогда не понадобиться. Вместо всех волнений, переживаний и забот будет только два желания: служить и кончать. Служить своей госпоже и кончать от ее унизительных приказов, от одного ее голоса, от мысли, что она выполняет повеления своей
