Сдрочил бы, меня представляя, и все дела... а ты с утра мучишься, страдаешь... в чём проблема? — смеюсь я.
Занимаясь онанизмом, я сам представляю Саню довольно часто... точнее, вспоминаю-перебираю наши кувыркания — как он меня и как его я... иногда, впрочем, я думаю о других пацанах: об Игоре — своём однокласснике, или о Максе, который каждое лето приезжает к деду в гости из Ленинграда... но с другими пацанами у меня секса никогда не было, а с Саней мы трахаемся уже почти год, и хотя делаем это не очень часто, но каждый раз — по полной программе, и потому представлять Саню очень даже легко... впрочем, занимаясь онанизмом, иногда я думаю не о пацанах, а о знакомых девчонках, — каждый раз у меня это бывает по-разному... Мне давно хочется знать, дрочит ли «на меня» Саня, но эти вопросы мы с ним не обсуждаем — и я, насмешливо глядя ему в глаза, добавляю:
— Или что — подрочить слабо?
— Хуля мне дрочить? — отзывается Саня. — Я лучше в жопе твоей... в очке твоём подрочу... пойдём!
— Ага, подрочишь, если я тебе дам... — снисходительно смеюсь я, и эта моя снисходительность тоже часть моего «камуфляжа». — А если не дам?
— Я ж тебе дам, — не задумываясь, парирует Саня. — Ты меня, а я — тебя... пойдём!
Ну, блин... логика железная!"Ты меня, а я — тебя», — говорит Саня, и я, невольно сжимая мышцы сфинктера, чувствую, как сладкий зуд буравчиками сверлит мою промежность... Мы сидим на скамейке — на лавочке — в тени старого абрикосового дерева, на небе — ни облачка, и кажется, что воздух, обжигающе горячий, невидимо дрожит от звенящего зноя...
— Ну... пойдём? — Саня, легонько толкая меня в бок локтём, смотрит на меня вопросительно.
— Ты что — не можешь без этого? — тихо смеюсь я.
Настойчивость, с какой Саня зовёт меня к себе, вызывает у меня самые противоречивые чувства: его ничем не прикрытое, совершенно конкретное желание одновременно и возбуждает, и удивляет меня...
«Как он так может?» — думаю я.
Что он возбуждён и что хочет, мне вполне понятно, потому что я тоже возбуждён и тоже хочу, и хочу я не меньше его, но — признаваться в своём желании так открыто и так откровенно?
— Смотри... — вместо ответа Саня разводит в стороны колени, и я, скосив глаза, вижу, как вдоль правой ноги штанина его шорт бугристо выпирает. — Видишь... стоит! — не без гордости говорит он, шевеля под штаниной напряженным членом. — Пощупай...
— Ага, сейчас...
Саня, неожиданно схватив мою руку за запястье, рывком притягивает ее к своей промежности.
— Ты что, бля... совсем, бля, что ли? — Я тут же с силой вырываю свою руку из цепких Саниных пальцев, лишь на секунду коснувшись его твёрдого — напряженно бугрящегося — члена.
— А что? — смеётся Саня. — Никого же нет... кто нас видит?
Скамейка, на которой мы сидим, находится с внешней стороны забора, или, как здесь говорят, «за двором», и — хотя улица совершенно пустынна, тем не менее...
— Совсем, бля... совсем уже охуел... — шепчу я, не скрываю досаду.
— А что... что такого я сделал? — Саню веселит мой неподдельный испуг, с каким я стремительно вырвал свою руку.
— Ничего! Простой, как три копейки...
— Да ладно тебе! Из-за пустяка...
— Тебе всё пустяк...
Не отвечая, Саня какое-то время с любопытством неофита смотрит на собственную штанину,... которая — под напором его напряженного члена — толчками приподнимается... Невольно скосив глаза, я тоже смотрю на его штанину... и, глядя на шевелящийся бугор, я отчетливо представляя напряженно твёрдый, горячий, сочно залупившийся Санин член...
«Ох, как сейчас мы покайфуем!» — с наслаждением думаю.
И, думая так — предвкушая скорый кайф, я снова невидимо сжимаю мышцы сфинктера, чувствую, как сладчайший зуд пронизывает мою
