что?! — вдруг гневно восклицает ... девушка. Борисыч что-то бубнит.
— Так, все! Пусти, немедленно!
Бедняга! Плохо она знает человека, с которым, на ночь глядя, рискнула пойти в рощу на окраине города пить вино. В тоне ее слышалось: «ты подлец, позволил себе непозволительное, я немедленно ухожу и больше тебя не знаю!» Борисыч продолжал бубнить, но отпускать жертву и не думал. Шуровал рукой. В полумраке белели обнаженные ноги Риты. Платье — ее красивое, белое платье — он задрал, как ненужную, привычно мешающую, вещь.
— Да ты что?! Пусти!! — в тоне все еще возмущение, но уже с нотками страха.
Девочка начала догадываться, что этот, навалившийся на нее человек, с маленькими, масляными глазками, просто так не отпустит. Не отпустит! А что? Что сделает? Неужели?... Нет, не возможно! Этого же не может быть! Это бывает только с другими! Со мной — не может... Девочка привыкла, что ее всегда слушались. Она была красивая, стройная, капризная леди. И стоило ей чуть-чуть изменить тон, как джентльмены, окружавшие ее, становились послушными. Но этот!... Да, она именно сейчас она поняла, что не все мужчины — джентльмены. Что есть и такие, на которых ее грозный, безапелляционный тон не подействует. Просто не может подействовать. Они будут смеяться, скалиться, может, отшучиваться, или откровенно издеваться над ее интонациями, но не отступятся. А значит?... Значит... это случится. Сейчас. В темном парке, на траве, после стакана дрянного вина, с почти незнакомым поганым человечишкой!..
— Ну, пусти... — взмолилась Рита, — ну, пожалуйста, пусти!
Я смотрел. Был бы я Жаном Марэ — подбежал бы и отбросил насильника, а даме подал ручку и учтиво проводил до кареты. Ален Делон хорошо поставленным ударом заехал бы насильнику в челюсть, затем, хмуря, точенные брови на прекрасном, мужественном лице, подал бы даме ручку... А я — смотрел, затаив дыхание. Подлец я? Конечно. И, наверное, не меньше, чем тот, кто насилует. Что ж, подлость и предательство всегда было окутано для меня романтической дымкой. Да только ли для меня? Джон Сильвер — бессмертный персонаж великого Стивенсона — был... кто? Конечно же — пират, подлец, убийца, подонок!... Но ведь... какой молодец! Умница!"В флибустьерском дальнем синем море... « — какого черта распевают эту песню, прославляя подлецов и грязных убийц?! Какого черта Коган написал эти стихи?"На судне бунт, над нами чайки реют!» Или: «но нам сказал спокойно капитан — еще не вечер... «. Высоцкий тоже любил пиратов — убийц, подлецов, злодеев? Ну да, ну да — все, кто распевает, читает о пиратах — стыдливо отбрасывают их мерзость и низость. Романтика! Море, простор, штормы! А убийства?! А глотку перерезать — это как? Или ахилловы сухожилия — и выбросить за борт на корм акулам? Ах, мы этого не видим... И, черт побери, Стивенсон показал джентльменов — доктора Ливси, сквайра Трелони, капитана такими скучными, пыльными, до тошноты правильными, что становится муторно! Другое дело — Сильвер! Умница, силач, убийца, подлец, многократно предававший все и вся — это персонаж! Так что, господа, не судите строго подлеца, с учащенным дыханием наблюдавшего процесс изнасилования!
— Ну, Витенька, ну пусти... пожалуйста, — Рита молила уже почти со слезами. Борисыч шуровал рукой у нее между ног. Стягивал трусики.
— Ну, у меня же парень есть! Зачем мне это надо? Пусти!
— Ты че, девочка что ли? — донесся, наконец, голос друга.
— Да, да! Пусти! Пожалуйста!
Последняя надежда — если она еще оставалась — пожалеет, не станет нарушать девственность, не станет поганить парню, который ее так любит. Который не предполагает даже, что его Рита способна, очертя голову, отправиться в парк с кем попало.
— Да какая!... Вот... — локоть Борисыча совершает возвратно-поступательные движения. Понятно, где сейчас его
