Нет, в этом случае — с самочкой — лучше быть вторым! Пусть другой ее разогревает, проводит предварительные ласки, теребит и сосет груди, надкусывает сосочки, гладит пальцем клитор... А мы подождем. Спешить некуда — пусть разогреется, мы возьмем ее уже тепленькую! Уже готовую. Оттраханную. С полным влагалищем сопливой спермы, с томным, помутившимся взором, с горячим телом, с капельками пота на верхней губе — а, может, это слюни Борисыча? Он любил, кончая, сосать губы женщины, погружая в глубины язык, синхронно с членом. И в этот раз, сидя за кустиком, впитывая взглядом обреченно раскинутые женские ножки и толстый, белый зад между ними, я услышал этот сиплый, резкий выдох, означавший только одно — член подлеца Борисыча, разрывая ненадежную преграду, вошел внутрь. Бедная Рита громко вскрикнула-всхлипнула, а затем:
— Ой, мамочка! Ой... ма-моч-ка. Ой, ма-моч-ка.
Бедная девочка в этот трудный для нее час звала на помощь маму. Но мама была далеко и, наверное, так никогда и не узнала, кто и когда лишил девственности ее красавицу дочь. Наверное, думала, что — как и положено — муж. Ведь вышла же Рита замуж! Надеюсь, что именно за того парня, которого вспоминала, сопротивляясь насильнику. Борисыч, как всегда, постепенно расходился. Зад его так и плясал между раскинутых ножек новоиспеченной женщины. Раздались шлепки. Живот — по животу, лобок по лобку... Это значит, он задвинул полностью. Меня всегда удивляло — куда уходит ялдан моего друга? Ведь, сантиметров тридцать! Ну, может, чуть меньше. Но ведь, влагалище женщины — восемь-двенадцать сантиметров! Так — куда? Сминает кишки, растягивая стенки влагалища, минуя твердый комок матки, вминается внутрь? В самые глубины живота? Наверное, если посмотреть внимательно, живот женщины, обихаживаемой Борисычем, должен равномерно, в такт фрикциям вздуваться и опадать...
— Ой... что ты-со-мной-де-ла-ешь? Что... ты... со... мной...
Борисыч развивает бешеный темп. Я знаю — скоро будет кончать. И знаю, вижу, будто экстрасенс, как надувается, наливается багровой кровью ужасная головка огромного члена, как сминает матку, проталкивая ее далеко внутрь, как толчками выплескивается сперма, обжигающая нетронутое до того, девичье влагалище. Уже не девичье... Я подошел вплотную. Уверен, что в этот момент меня никто не увидит, даже, если я наклонюсь и загляну им в лица. Борисыч с глухим ревом, скривив мору, кончает внутрь женщины, нимало не заботясь о последствиях. Забеременеет — аборт: не рожать же от насильника! Аборт при первой беременности — осложнения гарантированны, вплоть до бесплодия. Семья без детей — пустая жизнь... Содрогаясь всем телом, притиснув бедную женщину к земле, распяв ее испоганенное насильником тело на траве, он раз за разом выплескивал накопившуюся в нем сексуальную дурь и страсть к насилию. Я вновь отошел за куст. Сейчас тела распадутся, и меня могут увидеть. Лучше сделать вид, что потерял их, а теперь, вот, нашел случайно. Глупо. Впрочем, женщине сейчас, конечно не до меня. Борисыч встает, натягивает штаны, отряхивает колени и тут же отходит к кустам облегчаться. Струя хлещет, как у хорошего садовода, поливающего дальнюю грядку. Рита встает, механически натягивает трусики, оправляет платье.
— А! Вот вы где! А я шарюсь тут в темноте... — голос звучит фальшиво, да и черт с ним.
Подхожу. Борисыч отряхивает член, отчего сотрясается весь, словно машет третьей ногой. Рита молча, быстро идет в темноту — туда, где должно быть шоссе, где ходят автобусы, такси, где есть люди, а не эти двое — насильник и его друг, наверное, такой же зверь.
— Идиот, — шепчу, — ты же раньше ей фамилию называл! Заявит!
В мутных глазках Борисыча мелькает беспокойство.
— Бля, точно ведь! Назвал!
— Догони, поунижайся — учу я бестолкового, — пусть она почувствует, что хоть так тебе
