приличные члены — еще не очень длинные, но уже достаточно толстые, которые, когда напрягались-вставали, были похожи на твёрдые валики, и эти «валики» в последнее время стремительно росли; при этом — у обоих были уже достаточно крупные яйца и росли вокруг членов — у основания — черные волосы... дальше совместной мастурбации они оба не шли — один на одного сексуально не посягали, и за год совместного «массажа» от гомоэротизма в сторону гомосексуализма не продвинулись ни на шаг...
Стоя за баней, Петька и Мишка увлеченно дрочили свои «валики», совершенно не подозревая, что зловредная тётка Полина, став на своём огороде раком, чтобы лучше обозревать, не без интереса отслеживала весь процесс «массажа», при этом, поскольку между пацанами и любознательными глазами тётки Полины были хоть редкие, но всё ж таки кусты, она, боясь что-либо пропустить, то и дело водила из стороны в сторону головой, отчего отставленная её задница двигалась не хуже, чем у Лерки в душе; приоткрыв рот, первым кончил Петька, и почти сразу за ним кончил Мишка, — они убрали члены в трусы, подтянули шорты и, потеряв всякий интерес к Лерке, отправились на улицу — играть в футбол; вскоре из душа вышла Лерка, и тётка Полина, с трудом разогнувшись — спина у ней затекла — тут же отправилась с компроматом на Петьку к Петькиному отцу. Скорбно поджав губы, как это делала бабка Дроздиха, когда разговор заходил о Боге, тётка Полина «раскрыла» Петькиному отцу на Петьку глаза; отец покраснел, как рак, и тут же отправился вместе с тёткой Полиной «на место извращения»; действительно, в задней стенке душа была проделана дырочка, и трава за душем была изрядно примята — как говорится, все улики были налицо; при этом тётка Полина, не взирая на свой «застарелый радикулит», несколько раз достаточно шустро наклонялась и, прикладывая глаз к дырочке, показывала Петькиному отцу, как именно «подсматривали извращенцы за девочкой, приехавшей из Москвы»; в заключение тётка Полина, свернув ладонь трубочкой, подвигала полусогнутой в локте рукой ниже живота — наглядно показала Петькиному отцу, как именно «малолетние извращенцы, насмотревшись на девочку, приехавшую из Москвы, паскудничали», — на протяжении всего рассказа, видя, как у Петькиного отца ходят под скулами желваки, зловредная тётка Полина называла Петьку и Мишку исключительно «извращенцами» и «малолетними извращенцами»... И когда Петька, наигравшись с пацанами в футбол, заявился домой ужинать, планируя после ужина «пойти еще погулять», его, Петьку, уже ждал ремень...
И вот — Петька лежал в своей постели и, глядя перед собой, мысленно перебирал «варианты мести», — душа Петькина жаждала сатисфакции... Конечно, ни о какой дуэли даже думать было нечего, но отомстить каким-то образом он был просто обязан. Просто обязан! Он бы еще стерпел порку — ко всяким-разным «тематическим поркам» Петьке было не привыкать, и, в очередной раз пообещав «исправиться» и «больше так никогда-никогда не делать», он бы всё это пережил, как переживал всегда, когда его пороли, но эта «набитая дура» — из Москвы приехавшая Лерка — во время этой порки была во дворе и всё-всё слышала, а этого Петька пережить уже никак не мог... И главное — было б на что смотреть! Лерка была толстая... и жопа у неё толстая, — лёжа в своей постели, думал Петька, — толстожопая... фу, какая гадость... а корчит-то, корчит из себя... фотомодель долбаная... как же — фотомодель! Дура набитая... Конечно, тётке Полине они с Мишкой отомстят, и отомстят обязательно — это был не вопрос, а это было дело времени: они подождут, когда бдительность у тётки Полины притупится, и — нанесут ей сокрушительный удар... она еще пожалеет, и пожалеет горько, что про него, про Петьку, такое рассказала, да еще в присутствии «этой дуры из Москвы»... с тёткой Полиной всё было ясно. А вот что ему, Петьке,
