делать завтра — как завтра «им всем» выразить своё презрение, Петька никак придумать не мог; то есть вариантов было масса,... но при ближайшем рассмотрении все варианты не выдерживали крики по причине своей фантастичности... В детдом меня будут сдавать... — думал Петька, — как же! Мешаю я им... всю жизнь мешаю, — горько думал Петька, глядя перед собой. И вдруг...
Вдруг — Петьку осенило: а если... да, именно так он и сделает! Сам уедет — самостоятельно! Если он «им» мешает и если «они» хотят от него избавиться — сдать его в детдом, то именно так нужно сделать, и он... он это сделает! Еще как сделает... и пусть... пусть они сами здесь живут — без него, без Петьки... ничего, они еще узнают... еще узнают! Я им не извращенец, и нечего меня обзывать, — подумал Петька, тиская пальцами полустоячий членик... и всё из-за этой дуры — толстожопой Лерки... вот и пусть... пусть на неё любуются-радуются! Толстожопая... и Мишка — друг закадычный... тоже — дурак: помассировать ему захотелось... ну, ничего... ничего! — в который раз мстительно прошептал Петька, и... он сам не заметил, как горе его вдруг исчезло, в один момент испарилось — у Петьки мигом подскочило настроение; мысль, спонтанно пришедшая в голову, так захватила Петьку, что он даже перестал играть с писюном... Оставалось продумать детали, но детали Петьку никогда не пугали...
На следующее утро Петька и Мишка прогуливались по перрону в ожидании электрички: Петька уезжал «на неопределенный срок» в гости к бабушке, и Мишка, самый лучший друг, его, Петьку, провожал... Собственно, это и была внезапно осенившая Петьку идея — уехать к бабке и таким образом «всем отомстить». Бабка жила далеко — в сопредельной области, и добираться до нее нужно было с пересадками аж на трех электричках, но на весенних каникулах Петька ездил в гости к бабке с отцом и с матерью — с тётей Лидой, и как добираться, он знал, — дорога его нисколько не пугала; наоборот — Петька чувствовал лёгкое нетерпение... Билет был куплен, и еще у Петьки деньги были в кармане, причем часть денег ему одолжил из своих накоплений Мишка, и одолжил он вовсе не потому, что был «соучастником извращения», а потому, что он, Мишка, был настоящим другом... Петька звал Мишку с собой: во-первых, «попутешествовать — посмотреть страну», а во-вторых, «пожить самостоятельно», но Мишка, взвесив все «за» и «против», благоразумно отказался, сказав:
— Ага, ты не знаешь мою мать... , — на что Петька ему тут же вполне резонно возразил:
— Это ты не знаешь моего отца... , — и оба они тяжело вздохнули...
Дома Петька оставил записку: «Ни хачу с Вами жить. Уъежжаю. Петя», при этом в семи словах Петька сделал четыре ошибки, зато местоимение «Вами» написал с большой буквы, что, как он считал, должно было придать его словам торжественную серьёзность и тем самым показать, что он, Петька, нисколько не шутит; а Мишке велел ни в коем случае — даже если его, Мишку, «будут пытать» — не говорить, куда он, Петька, поехал...
— Пусть любуются на эту дуру... , — сказал Петька Мишке, имея в виду двоюродную сестру Леру.
— А киска у неё ничего... я бы ей всунул, — Мишка, изображая человека бывалого, поцокал языком, и они оба весело рассмеялись...
В девять тринадцать подошла электричка — Петька и Мишка тут же скрепили расставание крепким мужским рукопожатием, Петька нырнул в тамбур вагона, и — в девять двадцать электричка, дёрнувшись, помчалась дальше...
С двумя пересадками, но без всяких приключений Петька добрался до бабкиного дома только к вечеру; бабка жила в районном центре — в большом, раскинувшемся на берегу реки селе, утопающем в пыльной зелени... Но когда Петька, уставший и голодный, вошел во двор и, уже предвидя радость встречи, прокричал:
— Бабуля! Ты где? — его ждал не очень приятный сюрприз: вместо бабули на двери
