испуганно и быстро отошли от Васьки.
Говорила Аксинья; она стояла у окна и вся дрожала н в пояс кланялась им, то прижимая руки к животу, то нелепо простирая их вперед.
Васька лежал неподвижно; рубашка на его груди была разорвана, и эта широкая грудь, поросшая густой рыжей шерстью, вся трепетала, точно в ней билось что-то, билось, бешено стремясь вырваться из нее. Он хрипел, и глаза его были закрыты.
Столпившись в кучу, как бы слепленные в одно большое тело, девицы стояли у дверей и молчали, слушая, как Аксинья глухо бормочет что-то и как хрипит Васька. Лида, стоя впереди всех, быстро очищала спою правую руку от рыжих волос, запутавшихся между ее пальцами.
— А — как умрет? — раздался чей-то шёпот. И снова стало тихо...
Одна за другой, стараясь не шуметь, девицы осторожно выходили из Васькиной комнаты, и, когда они все ушли, на полу комнаты оказалось много каких-то клочьев, лоскутков...
В комнате осталась Аксинья.
Тяжело вздыхая, она подошла к Васы. г к обычным споим басовым голосом спросила его:
— Что тебе сделать теперь?
Он открыл глаза, посмотрел на нее и но ответил ничего.
— Ну, говори уж... Выпить... прибрать... так вот я прибрала бы... А то, может, воды выпить. хочешь? И воды дам...
Васька молча тряхнул головой, и губы у нею зашевелились. Но он не сказал ни слова.
— Вон как, и говорить то не можешь! — молвила Аксинья, обертывая косу вокруг шеи. — До чего замучили мы тебя... Больно, Вася? а?... Ну, уж потерпи... ведь это пройдет... это сперва только больно... я знаю! На лице Васьки что-то дрогнуло, он хрипло сказал:
— Дай... водицы...
И выражение неудовлетворенного голода исчезло из его глаз.
Аксинья так и осталась наверху у Васьки, спускаясь вниз лишь затем, чтоб поесть, попить чаю и взять чего-нибудь для больного. Подруги не разговаривали с ней, ни о чем не спрашивали ее, хозяйка тоже не мешала ей ухаживать за больным и вечерами не вызывала ее к гостям. Обыкновенно Аксинья сидела в Васькиной комнате у окна и смотрела в него на крыши, покрытые снегом, на деревья, белые от инея, на дым, опаловыми облаками поднимавшийся к небу. Когда ей надоедало смотреть, она засыпала тут же на стуле, облокотясь о стол. Ночью она спала иа полу около Васькиной кровати.
Они почти не разговаривали; попросит Васька воды или еще чего-нибудь, — Аксинья принесет ему, посмотрит на него, вздохнет и отойдет к окну.
Так прошло дня четыре. Хозяйка усердно хлопотала о помещении Васьки в больницу, но места там пока не было.
И вот однажды вечером, когда Васькипа комната уже наполнилась сумраком, он, приподнявголову, спросил:
— Аксинья, ты тут, что-ли?
Она дремала, но его попрос разбудил её.
— А где же? — отозвалась она.
— Поди-ка сюда...
Она подошла к кровати и остановилась у нее, по обыкновению обвив косу вокруг — шеи и держась рукой за конец ее.
— Чего тебе?
— Возьми стул, сядь сюда... Вздохнув, она пошла к окну за стулом, принесла его к постели и села.
— Ну?
— Ничего... посиди тут...
На стене, над постелью Васьки, висели его большие серебряные часы и торопливо тикали. На улице быстро пролетел извозчик, сслышно было как взвизгнули полозья. Внизу смеялись девицы, а одна из них высоким голосом пела:
Па-алюбчла студента га-алодна-ва...
— Аксинья! — сказал Васька.
— А?
— Ты вот что... давай со мной жить!
— Живём ведь, — лениво ответила девушка.
— Нет, ты погоди... Давай как следует!..
— Давай... — согласилась она.
Он замолчал и долго лежал с закрытыми глазами.
— Вот... Уйдем отсюда и заживем.
— Куда уйдем? — спросила Аксинья.
— Куда-нибудь... Я буду с конки за увечье искать... Заплатят, по закону должны заплатить. Потом, у меня свои деньги есть, рублей шестьсот.
— Сколько? — спросила Аксинья. Рублей
