действует препарат, но потом услышал запах коньяка, — а главное, она была лысой! Она побрилась налысо! Ее прекрасных белокурых прядей, пушистых, шелковых, больше не было. Вместо них — розовый лысый череп...
Она саркастически улыбалась, глядя на меня.
— Что, красиво, правда? — она показала на свою голову. — А я к тебе в гости. Не возражаешь?
Она шаталась и еле говорила.
— Настя! Что... что ты сделала? Что с тобой? — в ужасе крикнул я.
— Войти можно? Или тут, эээ... на улице будем? А?
Побрившись, Настя стала розовым уродцем, похожим на мультяшных пупсиков; вместе с тем в ней появилось что-то невозможно трогательное, детское и жалостливое, — я чуть не заревел, глядя на нее, и остро, как никогда, ощутил, как я ее люблю, обожаю до безумия — даже такую, лысую и пьяную...
Она зашла ко мне, по-прежнему бравируя:
— А может, ты меня это... трахнешь? А? Или только Гриша может спать с тем, кто ему нравится? Я тоже... я...
Но я не выдержал — обнял ее, прижал к себе, погладил и сказал:
— Настенька, солнышко... ну что ж ты так? Ну почему? Зачем?
Тут Настя разревелась, забилась в истерике — и я долго, долго успокаивал, гладил ее, целовал ей лицо, ушки и лысину, которую сразу очень полюбил; снял с нее верхную одежду, снял блузу, майку, под которой не оказалось лифчика — и стал гладить Настю по голой спинке, шее и плечам, зная, как это успокаивает.
Настя поддалась раздеванию совершенно безропотно — так она была пьяна; я не смог удержаться от искушения потрогать ее груди, которые видел впервые в жизни — они оказались такими чудными, такими пышными, милыми, пухлыми, что я просто лопался, сидя на диване и поглаживая Настю по обнаженной спине...
Мне ничего не стоило сейчас трахнуть ее — она была так пьяна, что ничего не запомнила бы; но я не мог этого сделать. Я убедил себя, что обнажил Настю только для успокаивающего массажа — и вкладывал в него всю душу. Мало-помалу она успокаивалась, расслаблялась, зарываясь в меня, как ребенок, все глубже и глубже... наконец — перестала всхлипывать, задышала ровно, спокойно, — и я понял, что она уснула.
Настя спала на мне, сидя рядом, прижавшись всем обнаженным торсом ко мне, положив лысую головку мне на плечо, — и я гладил, гладил ее по спине... Оттого, что я держу на коленях это беззащитное существо, доверчиво уткнувшееся в меня, глажу его по голой спине, чувствую тугие подушки грудей, вжатые в мою грудь, ласкаю, успокаиваю его — мне было хорошо, как никогда. Лысина ее стала казаться мне безумно сексуальной и волнующей; обняв Настю и продолжая ее гладить, я взялся другой рукой за свой член, вздыбивший брюки, начал мять этот бугорок, налившийся терпкой сладостью — и через секунду растекся тысячей сладких капелек, вжимаясь лицом в Настино плечико, вдыхая запах ее тела...
Через несколько минут заснул и я. Снилось мне что-то очень хорошое, теплое, интимное; там были я и Настя, но в каком контексте — я не запомнил.
***
Проснулись мы одновременно. Открыв глаза, я не увидел ничего: на дворе была ночь. Настя по-прежнему была у меня на руках, гибкая, полуобнаженная, — и от ее близости, от того, что она осталась рядом, мне было хорошо...
По ее дыханию я понял, что она тоже проснулась; она вздохнула — и вдруг, осознав, что сидит на мне, вздрогнула, ахнула, дернулась... Я обнял ее крепче, погладил и сказал:
— Насть, не бойся, — это я, Мишка. Ты у меня дома. Мы просто заснули с тобой, и проспали до ночи.
— Миша?... Ты? — Голос у Насти был неуверенный, удивленный, и я понял: она ничего не помнит и не понимает. Настя высвободила руки, провела ими по телу, вскрикнула... — Ах!... Ты что... мы что...
— Нет, — сказал я. — Нет, не бойся. Просто я раздел тебя, чтобы сделать массаж. Ты не помнишь?
— Массаж? Нет, не помню... — Настя не вырывалась из моих
