Вчера готовила.
— Для себя одной? Или...
— Или!... Мужа на дорогу им кормила.
— Он в дороге?
— Да.
— Дальней?
— Дальней...
— А дети? Их у вас, насколько я помню, двое мальчишек...
— В лагере... Завтра возвращаются... А пока их никого нет, я бы с удовольствием кое-чему поучилась бы у вас... Вы так прекрасно танцуете...
— С превеликим удовольствием! Музыка есть?
— Не ахти какая, но сейчас будет. Идёмте.
Саша берёт его за руку и ведёт в детскую.
— Нет, здесь нам будет тесновато... Но ничего. Только радиолу надо принести из спальной. Хорошо?
Они направились туда.
— Вот она, на секретере стоит. Поднимите?
— Поднять-то подниму. И донесу. Но стоит ли? Где её там устанавливать? А здесь она уже стоит и, как я вижу, подключена к сети.
— Но здесь совсем уж тесно... Видите: кровать двуспальная занимает добрую половину площади, шкаф платяной и шкаф книжный, секретер, стулья...
— А мы стулья вынесем и место освободим!... Где пластинки?
— Пластинки так себе. Но танго найдём. Вот, пожалуйста.
Заиграла музыка. Парочка заскользила ей в такт.
— В тесноте, да не в обиде, не правда ли? — спрашивает она, заглядывая ему в глаза.
— Вот именно! Можно и ещё теснее, если вы не против...
Не получив ответа, он положил её правую руку себе на плечо, а свою левую протянул ей за спину и крепко прижал к себе.
— Ох, я, кажется, совсем пьяна, ноги путаются, не могу угодить вам в такт. Вы, наверно, про себя ругаете меня, такую неуклюжую. А я вспоминаю, что вы выделывали тогда, 8 марта, с нами у Родиной.
— Что же я такого выделывал с вами?
— Будто не помните?
— Почему же, помню: например, дерзнул руками убедиться, насколько великолепна ваша грудь... Вот так...
И точно также, как тогда, тепло от его дерзкой ладони заполняет её грудь и разливается по телу. И точно также она прижимает запылавшее лицо к его плечу, и точно также чувствует прикосновение его губ к своей щеке, а потом к мочке уха и шее.
Но тут музыка кончилась. Саша размыкает его объятия.
— Жаль, что так быстро, — произносит Леонид. — А долгоиграющих пластинок у вас нет?
— Нет, но я сейчас поставлю другую.
Саша направляется к радиоле, а он за ней, и пока она выбирает новую пластинку и ставит её на проигрыватель, просовывает свои руки ей подмышки, обхватывает уже обе груди и легонько целует шею у затылка.
— Щекотно, — вскрикивает она и вырывается из его объятий. — Давайте лучше танцевать.
На этот раз Саша прижимается к Леониду животом, а грудь и плечи откидывает назад. В устремлённых на него глазах блуждают весёлые огоньки любопытства: мол, что же последует дальше?
А дальше Леонид нагибает голову и припадает своими устами к её устам. Так они, слившись в поцелуе, и танцуют, вернее, топчутся на одном месте в такт музыки, пока эта музыка играла. А когда она кончается и они вынуждены оторваться друг от друга, он предлагает:
— Может быть, присядем?
И, как бы приглашая, кладёт руку на постельное покрывало. Какой-то момент Саша стоит в нерешительности... Согласиться? Нет, ни в коем случае! Весь хмель, а вместе с ним и бесшабашность куда-то улетучиваются.
— Нет, — как-то не очень уверенно возражает она и принимается объяснять: — Супружеская постель не для того существует... Отнесёмся к ней с должным почтением... И вообще, не пора ли вернуться к столу?
Они возвращается на кухню и усаживаются снова за стол. Канунников наполняет рюмки. А Саша, взглянув на него — задумчиво молчащего и, как ей показалось, несколько потерянного, да и сама теперь сожалеющая о том, что не слишком ли резко отклонила его авансы, решает исправить свою оплошность, предложив:
— Давайте выпьем на брудершафт... А то что мы всё на «вы» да на «вы». Идёт?
