Та послушно останавливается на мякоти живота, но мгновение спустя устремляется под покровом задранной комбинации вверх, достигает нижней кромки сначала одной чашечки бюстгальтера, а потом и другой, приподнимает их и принимается пальпировать соски. Саша заёрзала. Глаза её закрыты.
Обняв Леонида, она осмеливается и сама пустить в ход свои ладони, робко поглаживая его оголённые плечи, верх ключицы и лопатки. Но дыхания не хватает, и ей приходится оторваться от его губ.
— Ох, давай переведём дух...
— Не пора ли зажечь свет?
— Ещё успеем.
— Темнеет уже и на улице, а тут тем более.
— Мне стыдно...
— От чего?
— От сознания того, что мы переходим все границы...
— Ну, до границ ещё далеко, так что можно не беспокоиться.
— Как же не беспокоиться?... В каком виде мы находимся?
— В каком?
— В непотребном!
— Друзья должны хорошо знать друг другу. А этого добиться нельзя, не обнажая душу и тело...
— И какой же ты находишь меня?
— Прелестной... Жаль вот только, что такие твои прелести, как груди, по-прежнему являются объектом ограниченного доступа. Не пора ли раскрыть секрет застёжки?
Вместо ответа Саша вновь приникает к Леониду. Его язык раздвигает её губы и лижет резцы её зубов, а когда те раздвигаются, устремляется навстречу её языку. А правая рука между тем опять оказывается под одной из чашечек бюстгальтера, играя мякотью и соском, левая же, обогнув талию, проследует вниз, за пояс юбки, и возобновляет поглаживание мякоти живота, в том числе и его низа, пальцы скользят по руну на лобке и делают попытку последовать дальше.
— Ты не против? — на всякий случай, прервавшись на секунду, спрашивает Леонид.
Осадчая молчит, но бёдра сжимает так сильно, что проникнуть между ними оказывается невозможно.
— О, чёрт! И здесь препятствие! — с деланным негодованием ворчит Леонид. — И это называется гостеприимством?
— В чём дело, милый?
— И в том, что ты не позволяешь перстам моим ознакомиться с входом в сокровищницу... И в том, что пояс от юбки впивается в кисть руки и, мало того, что причиняет боль, не говоря уже о том, что ещё и лишает меня свободы действий! Я уж не говорю о другом поясе, мною обнаруженном на твоих бёдрах, — с подвесками для поддержания чулок...
— А он причём?
— То же мешает!
— Бедный!... Что прикажешь делать?..
— Будь я на твоём месте, я бы избавился от всей этой чертовщины?
— От чего?
— От юбки!
... — А ты убери руку оттуда, и она тебе мешать не будет...
Он так и поступает.
— Пожалуй, ты права. Попробуем пойти другим путём...
— Что ты имеешь в виду?
— Сейчас увидишь.
Его правая рука также покидает не менее тесное пространство под чашечкой бюстгальтера и тут же объявляется внизу, у неё на коленках. Задрав подол юбки, она ползёт вверх между внутренними поверхностями бёдер.
— Осторожней! Ты мне чулки порвёшь! — схватывает она его за локоть.
— Не мудрено! Я ведь действую на ощупь... Однако, есть ещё третий путь... Привстань, пожалуйста!
— Зачем?
— Прошу тебя!
— Встаю... Что дальше?
— Дальше? Увидишь сейчас...
Канунников нащупывает крючки на поясе её юбки и расстегивает их.
— Справедливость, наконец-то, на моей стороне! — торжественно объявляет он и начинает стаскивать юбку с её бёдер.
Но это оказывается не так-то легко сделать. Юбка не снимается.
— Не рано ли радуешься, молодой человек? Дело, как я вижу, не такое уж и простое... И без посторонней помощи тут навряд ли обойдёшься.
— Ловлю на слове...
— Да, другого выхода для себя не вижу... Юбку ты, судя по твоему неуёмному натиску, с меня всё равно сдёрнешь. Да вот только разорвёшь её, если не догадаешься в
