внимания на захмелевшего секретаря, Гоблин в один миг стащил с себя брюки, снял рубашку и, оставшись в синих сатиновых трусах, повалился на свою кровать — поверх одеяла...
Вжик... вжик... — скрипят пружины кровати; Колька, уже порядком уставший держать колени раздвинутых полусогнутых ног у своих плеч, вновь снизу вверх начинает двигать задом, пытаясь поймать ритм движений Гоблина Никандровича.
— Сейчас, сейчас, — бормочет в ответ Гоблин Никандрович, не прекращая скользить членом в Колькином очке... да, кто бы мог тогда подумать, чем обернётся та поездка? Гоблин, едва повалившись на кровать, тут же вырубился, но спать ему долго не пришлось... впрочем, он сам не знал, сколько он спал, — может, час... а может, спал он считанные минуты, а только проснулся он совершенно внезапно... проснулся — и в первый момент ничего не понял: он лежал поверх одеяла, лежал на спине, широко разбросав в стороны ноги, и секретарь.... .. оттянув на безвольно лежащем Гоблине резинку трусов, молодёжный секретарь, тоже раздевшийся до трусов, стоял на коленях перед кроватью и, ритмично двигая головой, насаживался горячим влажным ртом на возбуждённый, колом торчащий член Гоблина, при этом пальцами одной руки он придерживал член Гоблина у самого основания, положив кисть руки Гоблину на яйца, а рукой другой усиленно теребил «хозяйство» собственное... потребовалось не менее десяти секунд, прежде чем Гоблин, в голове которого шумело от выпитого, со всей отчетливостью осознал, что происходит, — то, что происходило, было для Гоблина настолько неожиданно — неожидаемо — что Гоблин, стремительно трезвея, первым делом невольно рванулся в сторону, одновременно с силой отталкивая голову секретаря от своего распираемого молодым возбуждением члена: «Ты чего, бля... чего ты? Пусти!» «Лежи... — секретарь, глядя на невольно приподнявшегося Гоблина затуманенным взглядом, вновь потянулся рукой к залупившемуся члену. — Лежи... — повторил он мокро блестящими губами ещё раз, горячо стискивая возбуждённый член Гоблина в кулаке... и Гоблин, не знающий, как ему быть, послушно откинулся вновь на спину, — секретарь, восприняв это как дозволение, как молчаливое согласие, вновь потянулся губами к члену, и уже через секунду губы его опять заскользили вдоль распираемого молодым напряжением ствола — жаждущие удовольствия губы, сомкнувшиеся вокруг члена, горячо и влажно заскользили по стволу вверх-вниз, двигая крайнюю плоть...
Трудно сказать, как воспринял бы всё это молодой Гоблин, если б всё это произошло для него впервые; но у Гоблина уже был опыт — вполне положительный опыт по этой части, и потому он не испугался, а только удивился... в армии это всё было объяснимо — в армии, где не было женщин, это было вполне логично, и потому было более чем понятно: в армии, уставая от рукоблудия, иные парни, лишенные женского пола, начинали невольно тянуться друг к другу, и — возникали те обстоятельствами обусловленные половые контакты, которые по форме своей были, конечно же, гомосексуальными, между тем как по сути чаще всего они являлись просто-напросто элементарно ситуационными, — внешне осуждаемые, но при наличии тайного взаимопонимания между двумя парнями внутренне вполне приемлемые, такие однополые контакты иногда перерастали в армейскую любовь, а иногда становились доступным средством нормальной физиологической разрядки, но в любом случае это было прежде всего сексуальное наслаждение — армейский кайф, и потому ничего удивительного не было в том, что, вкусившие такой кайф, парни стремились к нему снова и снова... такой кайф испытывал Гоблин с Олегом — они, почти ровесники, брали друг у друга в рот, трахали друг друга в зад, и Гоблин совершенно не комплексовал по этому поводу, — в армии это всё было понятно... но на гражданке?! Захмелевший молодёжный секретарь, энергично
