хочу говорить об этом! Я хочу услышать от Эдика, почему же всё-таки он со мной трахается...
— Да, — повторяю я вслед за Эдиком. — Ты любишь Юлю... следовательно, ты не гей — в том смысле, что в сексе женщины для тебя значимы не менее, чем мужчины... а может быть, даже более... так?
— Виталий Аркадьевич! — Эдик, переставая есть бутерброд, чуть заметно улыбается. — О каких мужчинах вы говорите? Вы были первым, с кем я это сделал... и с тех пор я это делаю только с вами. У меня нет никаких позывов делать это же самое с кем-то другим... ну, то есть, не возникает желание делать что-то такое с другими парнями, как это делают геи — парни, сексуально ориентированные на парней.
— Вот! Потому я испрашиваю тебя: зачем тебе нужен такой секс, если каких-то позывов, как ты сам говоришь, к сексу такому ты не испытываешь?
Говоря это, я с видимым простодушием смотрю Эдику в глаза, скрывая под выражением банального любопытства свой самый живейший — неподдельный — интерес... что я хочу от Эдика услышать? Какого объяснения... нет, какого откровения втайне жаждет от Эдика моя душа? Чтоб он сказал мне сейчас, что он меня любит? Но это будет неправдой, и потому он так не скажет — он действительно мне никогда не врёт... это будет неправда, и вместе с тем в глубине моей не зачерствевшей от бизнеса души теплится смутная надежда: а вдруг?... Меня никогда и никто не любил по-настоящему — так, как об этом пишут в книгах... вот ведь какой парадокс! Первый свой секс с Димой К. я осуществил не потому, что был в Диму влюблен, а потому, что мне было пятнадцать лет и я, как всякий пацан в таком возрасте, хотел именно секса — практически ежедневно я мастурбировал, возвращаясь домой из школы, или занимался этим перед сном, с равным успехом воображая то одноклассниц, то одноклассников, — будучи подростком, я сладострастно дрочил, воображая себя то с девчонками, то с пацанами, так что какая-то предрасположенность к однополому сексу была у меня, видимо, изначально... всё случилось в подвале нашего дома апрельским вечером — случилось это на сложенных на песке необструганных досках, которые Дима К. предварительно застелил принесённым из дома покрывалом, — он натянул меня, а я это сделал с ним... было и больно, и кайфово — одновременно! И хотя этот Дима К., с кем я впервые вкусил-познал сладость реального секса, был парнем вполне симпатичным и мне приятным, какой-то особой любви у нас не было ни изначально, ни потом — в основе нашего сексуального партнёрства было чисто физическое желание... по-весеннему шумящее, жаркое и жадное, безоглядно молодое желание, — однажды попробовав-испытав, мы потом ещё не раз и не два с наслаждением трахали друг друга и в зад, и в рот, но каждый раз всё это случалось-происходило не по причине каких-то романтических чувств, а на волне совершенно естественного взаимного тяготения, обусловленного томлением стремительно взрослеющий — набирающей обороты — сексуальности... потом — до армии — было ещё несколько пацанов примерно моего возраста, которых с успехом натягивал я и которые с не меньшим успехом натягивали меня, и снова — это была не любовь, а это было молодое сексуальное желание, требующее естественной реализации... потом была армия, где Толик, Серёга, Валерка и Вася — все нормальные пацаны! — скрасили мою и свою службу упоительным сексом... собственно, благодаря им, этим четверым парням-сослуживцам, армия в моей памяти навсегда осталась чем-то напористо молодым, безоглядно беспечным, волнующе радостным, так что я до сих пор, всматриваясь в годы службы — в «семьсот тридцать дней в сапогах», с чувством неизменной внутренней теплоты вспоминаю свою армейскую юность... как, например, это случилось сегодня, — и хотя секс, осуществляемый с пацанами в армии, был почему-то на порядок острее, а само удовольствие от
