этого парня третировать и унижать на том фундаментальном для извращенного сознания основании, что он, этот парень, стал невольным объектом их сексуального удовольствия, — такое желание — желание поиздеваться над тем, с кем получил «незаконное» сексуальное удовлетворение — возникает, как правило, у тех, кто панически боится этого естественного удовольствия — удовлетворения, наивно полагая, что подобные ощущения могут испытывать лишь одни «голубые», геи и прочие гомосексуалисты, которых, в свою очередь, в парадигме церковно-блатных понятий принято считать извращенцами и опущенцами... ну, то есть, такая это традиция — в мире лукавых «истин», искажающих подлинный смысл природой данного сексуального потенциала; и если б... если бы Архип и Баклан смотрели на однополый секс в русле именно этой гнусной традиции, то Диме Зайцу наверняка пришлось бы до дна испить всю чашу страданий, что спешат преподнести отвергаемым разномастные подонки, пытающиеся таким образом трусливо увильнуть от осознания своей собственной гомосексуальности... но Архип с Бакланом были без «тараканов» в голове — и потому, отымев Зайца в рот, испытав наслаждение и кайф, они теперь думали не столько о Зайце, сосавшем их члены, сколько думали о самих себе, — они, снова сидящие в канцелярии роты, думали не о форме — насильственной форме — однополого секса, а, интуитивно предполагая-чувствуя, что формы могут быть самые разные, они думали о самом однополом сексе как форме проявления сексуальности... но чтоб думать о чём-то всерьёз, нужно хоть что-то знать о предмете своего внимания, а их персональные познания в этой области, только-только ими открытой, были совершенно ничтожны: ни рядовой Архипов, ни младший сержант Бакланов до этой ночи об однополом сексе совершенно не задумывались — они оба думали о сексе исключительно разнополом, причем Архип, по складу характера вообще не склонный к мыслительному процессу на отвлечённые темы, с упоением думал о разнополом сексе как единственной форме проявления сексуальности лишь в минуты собственной мастурбации, то есть все его мысли в этом направлении имели сугубо прикладной характер, а Баклан хотя и любил о сексе поразмышлять, подумать-пофантазировать, но все его думы-фантазии, опять-таки, крутились исключительно вокруг «ракушек»... и вдруг — такой поворот! Было о чём задуматься...
— Бля, кайф конкретный... с пацаном, бля, в рот — ничуть не хуже, чем с биксой! — нарушая молчание, проговорил Архип; у Андрюхи Архипова была привычка особо не скрывать свои истинные чувства-эмоции. — Ты, Саня, как? Нормально?
— В смысле? — переспросил-уточнил Баклан, у которого, наоборот, была привычка уточнять и переспрашивать, чтоб таким образом либо вынуждать собеседника говорить яснее-определеннее, либо самому иметь возможность для формулирования своего ответа.
— В том смысле, что с пацаном это делать — в кайф... или ты, может, думаешь по-другому? Мне ж интересно знать, что думаешь ты...
Баклан думал так же, как думал Архип... но что-то мешало ему, Баклану, сказать об этом откровенно и прямо — сказать так, как сказал Архип, и Баклан, усмехнувшись, ответил Архипу встречным вопросом:
— А я, бля, что — специалист по такому траху? Я же, бля... я — с пацаном я впервые...
— Дык, я тоже впервые, — отозвался Архип. — Потому и говорю, что в кайф...
— Ясно, что в кайф, — проговорил Баклан, и опять было непонятно, то ли это подтверждение-утверждение относится к одному Архипу, то ли Баклан, говоря «ясно, что в кайф», имел в виду также себя самого.
Разговор явно не клеился... то есть, не потому разговор не клеился, что не о чем было говорить, а не клеился он потому, что говорить как раз таки было о чём, да только не было ни у Баклана, ни у Архипа в словарных запасах таких слов, чтоб говорить сейчас об этом
